Отрезвление пришло позже, когда морская болезнь выбила из головы остатки романтической дури. Как-то оно не мечтается о славе, когда свесившись с койки прицельно вымётываешь позавчерашний ужин в заботливо подставленную лохань, и думаешь лишь о том, чтобы следующей волной её не опрокинуло, как уже случалось не раз. А херре Густав, сволочь такая, уверявший о совершенной покойности пути от Риги до Копенгагена, беспокоясь о денежном пассажире всё пытался закормить его до смерти. И тут ещё Лапочка со своими подозрениями…
Пфе… подозревать даже не надо – каналья на каналье, не зря же их Пётр Великий лупил. И, даст Бог, нынешний государь-император отлупит. Вот только… вот только без командира гвардейской дивизии, который и пробыл-то при должности менее двух дней.
Неизвестно сколько бы предавался унынию Александр Христофорович, если б не грохот пушечного выстрела, прервавший столь неблагодарное занятие. И почти сразу же – топот ног по трапу, глухой звук удара, и недовольный голос Лапочки:
– Ну куды же ты прёшь, нехристь? Господин немецкий купец отдыхать изволют.
– Ефим, кто там?
– Да уже нет никого, ваше степенство, – откликнулся казак через дверь.
– А палил кто?
– Сейчас схожу, узнаю.
– Да спроси кого-нибудь.
– Оне человеческих языков не разумеют. Я мигом!
Казак действительно уложился в пару минут. За это время прозвучал ещё один выстрел, судя по звуку, из орудия солидного калибра, и до слуха донеслись отрывистые лающие команды на шведском.
– Беда, Ваше превосходительство! – вернувшийся Ефим совершенно забыл о всякой маскировке. – Нас англичанка догоняет!
– Одна? – уточнил Бенкендорф.
– Так точно! Но шкипер уже приказал спустить паруса.
– Погано, – заключил Александр Христофорович, набрасывая на плечи тёплый плащ. – Посмотрим?
На палубе встретила сырая погода с пронизывающим ветром, и виноватый взгляд херре Густава:
– Легли в дрейф, господин Александер. Иначе они нас просто утопят.
Ну да, в сравнении с "Нетрезвой русалкой" приближающийся шлюп казался громадным и величественным, а открытые орудийные порты намекали о бессмысленности и самоубийственности сопротивления.
– Разрешите, я ихнего капитана подстрелю? – Лапочка ласково погладил ложе ружья. – По такому фазану мудрено промахнуться.
– Сдурел? – казак обиженно засопел, и полковник поспешил успокоить. – Успеешь ещё настреляться, не последний день живём.
Если Ефим и имел противоположное мнение, то озвучивать его всё равно не стал – с мрачным видом плюнул за борт. Как раз в сторону высылаемой англичанами призовой команды.
– Прошу простить некоторые огрехи моего произношения, господин Когрейн.
– Лорд Когрейн!
– Разумеется лорд! И ещё раз приношу извинения – радость встретить цивилизованного человека в этом скопище варваров столь велика, что досадные ошибки происходят исключительно из-за неё! – Бенкендорф почтительно поклонился, прижимая шляпу к груди.
– Для чего вы хотели меня видеть, господин Блюмберг? – казалось, слова даются коммандеру с большим трудом, и он насильно выталкивает их через презрительно выпяченную нижнюю губу. – Предупреждаю сразу – вонючая шведская лохань переходит в собственность Его Величества, как перевозившая военную контрабанду, и протесты будут отвергнуты за их необоснованностью и смехотворностью.
– Ну что вы, милорд, какие претензии? Наоборот… – Александр Христофорович замолчал, давая понять собеседнику о полном согласии. После небольшой паузы продолжил, доверительно понизив голос. – Я имею послание к вашему правительству от русской императрицы Марии Фёдоровны, являющейся регентшей при малолетнем императоре Николае.
– Как? – лорд Когрейн даже подскочил в своём кресле, расплескав херес из стакана. – А куда же делся Павел?
Хм… где же хвалёная английская невозмутимость? Более всего коммандер сейчас напоминал взявшую след гончую, или, пользуясь понятными британскому уму образами, человека, который вот-вот ухватит за яйца лепрекона-башмачника, с последующей конфискацией заветного горшочка. Что, благородному лорду надоело командовать двадцатипушечным корытом и хочется большего? Ну да, а вовремя доставленная в Лондон информация, разумеется, даст карьере изрядный толчок. Достойное желание, ничего не скажешь, и помочь в том – занятие не менее достойное.
– Его Императорское Величество почил в бозе, – Бенкендорф благочестиво перекрестился, вызвав тем кривую усмешку собеседника, и мысленно трижды сплюнул через левое плечо. – Он был убит взбунтовавшейся гвардией.
– Но наследником, как я понимаю, являлся его старший сын Александр?
– К превеликому сожалению цесаревич тоже погиб – поддержавшая гвардию толпа черни ворвалась в императорские покои, круша всё и вся на своём пути. Ах, милорд, Павел настолько восстановил против себя общество, что бунтовщики в озверении не пожалели даже детей! Увы, милорд, увы… Лишь Марии Фёдоровне с единственным сыном удалось скрыться в доме вашего посланника.
– Что за чушь вы несёте, милейший господин Блюмберг? Лорд Уитсворт вот уже полгода как пребывает в Копенгагене!
Александр Христофорович, по приказу императора лично освидетельствовавший труп, даже обиделся:
– Не знаю, откуда у вас такие сведения, милорд, но его милость собственноручно написал письмо, хранящееся запечатанным в его же собственном ларце, каковой мне поручено доставить в Англию. О, не беспокойтесь, за исполнение поручения уже заплачено.
– Проклятье! – Когрейн ударил кулаком по столу. – А этот болван и выскочка Горацио привёл нас сюда, уверяя, что именно в Копенгагене мы найдём ключи от фортов Кронштадта. Лицемер и мерзавец!